Ровно 185 лет назад, 10 февраля 1837 года после дуэли с Дантесом умер Александр Пушкин.
Все подробности дуэли описаны сотни тысяч раз, но даже сжав рассказ в небольшой абзац, все равно невозможно отрешиться от того февральского дня, пронизанного морозом, от огромных сугробов за Комендантской дачей, на одном из которых сидит спокойный и равнодушный Пушкин, ожидая, пока секунданты протопчут дорожку и подадут пистолеты.
Все герои этой истории как будто парализованы смертельным ядом. Этот яд называется: условности воспитания, места, времени, общества. Многие друзья Пушкина понимают, что нельзя дать убить Пушкина, но ничего не могут поделать. В вопросах чести вмешательство невозможно – считают они.
Смерть Александра Пушкина поразила многих.
Смерть унесла «личность» Пушкина, – того невыдержанного и пристрастного человека, который был вооружен и гением, и умом, и остроумием. Который вызывал при жизни зависть и ненависть.
Теперь этой личности не стало.
Как же терзала и мучала последний год Александра Пушкина светская публика, смакующая трюфели и сплетни о нём. Он взрывался, «бешенный арап» с гигантскими баками, тёмным лицом и сияющими глазами – в одну неделю едва не получив три дуэли разом.
Денежные дела терзают его.
«Деньги ко мне приходили и уходили между пальцев – я платил чужие долги, выкупал чужие имения – а свои долги остались мне на шее» – пишет он в письме к Соллогубу.
В день дуэли, встав в восемь утра и выпив чаю, он ходит по кабинету и поёт – радостный не потому ли, что избавление близко, что так или иначе он наконец разорвёт паутину, в которую его запутали светские сплетники.
Холодным ясным днём русской зимы – голубое небо и белый снег – Александр Пушкин и Константин Данзас едут в санях к месту дуэли. Пушкин в меховой шубе, Данзас в шинели. Навстречу им лихо летят сани с румяными, розовощекими молодыми людьми, которые кричат ему: «Куда ты, Пушкин?» Он молча кивает им.
На Дворцовой площади, по другому её краю, едет в санях его Мадонна – Наталья Гончарова, возвращающаяся с детьми из гостей домой.
Медленно, медленно, как в безнадежном сне, проплывают они мимо друг друга, не видя друг друга.
Пушкин был на удивление спокоен. Частично это был вошедший в плоть и кровь кодекс дуэлянта, предписывающий холодное светское спокойствие за пять минут до смертельного выстрела.
Сорок шесть часов, что жил Александр Сергеевич Пушкин после смертельного ранения на дуэли, вмещают в себя такое невероятное количество событий, что порою кажется, их могло бы хватить на целую жизнь.
Сохранившиеся свидетельства его друзей, знакомых демонстрируют, в каком невообразимом вихре меняются настроения Пушкина, когда его смертельно раненного привезли на Мойку.
– Мы не всё кончили с ним… – шепчет Пушкин.
– Грустно тебе нести меня? – спрашивает у камердинера.
– Не входите! – кричит жене. – У меня люди!
Константин Карлович Данзас, лицейский друг и секундант Пушкина спросил Александра Сергеевича, не поручит ли он что – либо в случае смерти, касательно Дантеса.
– Требую, – ответил поэт, – чтобы ты не мстил за мою смерть; прощаю ему и хочу умереть христианином.
Говорить ему было трудно, но он попросил подругу жены – княгиню Екатерину Долгорукову «На том основании, что женщины лучше умеют исполнить такого рода поручения, – немедленно ехать к Дантесу и сказать, что он прощает его».
Екатерина Долгорукова поручение исполнила.
Удивительно его самообладание в тот момент, когда он узнаёт от врачей Шольца и Арендта о близкой и неотвратимой смерти.
Одно только движение руки, потирающей лоб, говорит о заминке его мысли; в остальном он спокоен, ровен и добр ко всем.
Лёжа на диване с раздробленными костями и пулей внизу живота, сам при смерти, он посылает поклон Гречу, журналисту и писателю средней руки, у которого накануне умер сын: «Скажите ему, что я принимаю душевное участие в его потере».
Пушкин умирал…
Рядом с кабинетом, в гостиной собрались его близкие друзья – поэты, писатели. С ними он трогательно и взволнованно простился.
– Кто еще приходил навестить меня? – не раз обращался он к окружающим.
– Мне было бы приятно видеть всех, но у меня нет сил говорить…
И сейчас, в последние минуты жизни он вдруг вспомнил свое родовое поместье в Михайловском, – одну из самых длительных ссылок в его биографии.
Тогда одиночество опального поэта было заполнено творчеством.
В свободное время он много читал.
Вечерами, как в далёком детстве, слушал нянины сказки.
Он сам с собою играл старым спиленным кием в бильярд, всматривался в темное лицо прадеда арапа на картине в столовой:
«Как он здесь зимовал, опальный отшельник Абрам Петрович Ганнибал? Как переносил российскую стужу?»
А в середине января на предрассветном морозе загремит в парке поддужный колокольчик. Кто это? За ним? К нему?
Как был, в ночной рубашке, Пушкин выскочит на крыльцо, и кто-то в заиндевелой шубе, высокой шапке схватит его в охапку, внесёт в дом.
Арина прибежит, держа свечу в дрожащей руке, увидит плачущих мужчин.
Один худенький, маленький – Александр Сергеевич.
Другой – огромный, сильный, басовитый – Иван Пущин, лицейский брат, «первый, бесценный друг».
Сутки провёл Иван Пущин в Михайловском.
Они говорили и не могли наговориться, смотрели и не могли насмотреться друг на друга. А в три часа ночи следующего дня, друзья простятся на вечную разлуку.
Ивану Пущину предстояла Сенатская площадь и тридцать лет сибирской каторги…
Александра Пушкина ждала смертельная пуля Дантеса.
Жена декабриста Никиты Муравьева, Александрина, белокурая и нежная, не боясь пронзительного ветра и густой метели, присаживалась на складной стул у высокого острожного забора в Чите.
В день своего приезда она вынула из собольей муфты листок бумаги, трепещущий в её узких пальцах, и передала Ивану Пущину. В камере острога он развернул его, и обжигающее волнение сжало горло:
Мой первый друг! Мой друг бесценный!
И я судьбу благословил.
Когда мой дом уединенный,
Печальным снегом занесенный
Твой колокольчик огласил…
Молю святое провиденье:
Да голос мой душе твоей
Дарует то же утешенье,
Да озарит он заточенье
Лучом лицейских ясных дней!
Он услышал голос Пушкина. Мягкий, нежный, певучий. Это впечатление живого присутствия Пушкина там, в каторжной земле, в ином времени и круге жизни, потрясло Пущина.
Февральский снег беснуется за окнами Пушкинской квартиры на Мойке.
Он похож на те давние снега и метели, сквозь вой и скрип которых звучал, звенел, заливался перед крыльцом михайловского дома пущинский колокольчик, и Пушкин со свечой в руке кричал с крыльца: «Прощай, друг!»
Пушкин умирал…
Словно догадываясь, что и через сто, и двести лет люди будут судить его жену, Александр Пушкин говорит: «Она бедная безвинно терпит и может ещё потерпеть во мнении людском». И ей: «Будь спокойна, ты ни в чём не виновата».
Упав на колени перед диваном, на котором лежал её только что умерший муж, она в слезах толкала его и твердила: «Пушкин, Пушкин, ты жив?» …
Когда мёртвого Александра Пушкина вынесут из его кабинета, в кабинете останутся нераспроданные экземпляры «Современника», книги от пола и до потолка, которым за минуту до смерти он сказал: «Прощайте, друзья!», и узкий диван в пятнах крови…
Бессмертие… Смысл этого слова, друг Александра Пушкина, литературовед и составитель словаря русского живого языка Владимир Иванович Даль, возможно поймёт в день кончины поэта…
И запишет:
«БЕССМЕРТИЕ – непричастность смерти, принадлежность, свойство, качество неумирающего, вечно сущего; жизнь духовная, бесконечная, независимая от плоти. Всегдашняя или продолжительная память о человеке на земле, по заслугам или делам его».
